Неточные совпадения
Дворовый, что у
баринаСтоял за стулом с веткою,
Вдруг всхлипнул! Слезы катятся
По старому лицу.
«
Помолимся же
ГосподуЗа долголетье
барина!» —
Сказал холуй чувствительный
И стал креститься дряхлою,
Дрожащею рукой.
Гвардейцы черноусые
Кисленько как-то глянули
На верного слугу;
Однако — делать нечего! —
Фуражки сняли, крестятся.
Перекрестились барыни.
Перекрестилась нянюшка,
Перекрестился Клим…
Господу Богу
помолимся,
Древнюю быль возвестим,
Мне в Соловках ее сказывал
Инок, отец Питирим.
— Пришел я из Песочного…
Молюсь за Дему бедного,
За все страдное русское
Крестьянство я
молюсь!
Еще
молюсь (не образу
Теперь Савелий кланялся),
Чтоб сердце гневной матери
Смягчил
Господь… Прости...
Вам на роду написано
Блюсти крестьянство глупое,
А нам работать, слушаться,
Молиться за
господ...
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни
барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею
молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
—
Я болен, а сказать ли вам,
О чем
молюсь я
Господу,
Вставая и ложась?
Я долго, горько думала…
Гром грянул, окна дрогнули,
И я вздрогнула… К гробику
Подвел меня старик:
—
Молись, чтоб к лику ангелов
Господь причислил Демушку! —
И дал мне в руки дедушка
Горящую свечу.
— Сомнения свойственны слабости человеческой, но мы должны
молиться, чтобы милосердый
Господь укрепил нас. Какие особенные грехи имеете? — прибавил он без малейшего промежутка, как бы стараясь не терять времени.
— Вы вступаете в пору жизни, — продолжал священник, — когда надо избрать путь и держаться его.
Молитесь Богу, чтоб он по своей благости помог вам и помиловал, — заключил он. «
Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти чадо»… И, окончив разрешительную молитву, священник благословил и отпустил его.
Всякое стеснение перед
барином уже давно исчезло. Мужики приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке, другие прилаживали место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем ложки, налил воды из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью, стал на восток
молиться.
«О еже ниспослатися им любве совершенней, мирней и помощи,
Господу помолимся», как бы дышала вся церковь голосом протодьякона.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога. Скажу вам, что я
молюсь, — даже и без веры, но все-таки
молюсь. Слышится только, что есть
господин, от которого все зависит, как лошадь и скотина, которою пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не плакались на меня
Господу Богу на Страшном суде, а
молились бы да поминали меня добром.
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь
Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо
молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну,
помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
— Ах вы, отцы наши, милостивцы наши! — запел он опять… — Да помилуйте вы меня… да ведь мы за вас, отцы наши, денно и нощно
Господу Богу
молимся… Земли, конечно, маловато…
— Ничего мне не нужно; всем довольна, слава Богу, — с величайшим усилием, но умиленно произнесла она. — Дай Бог всем здоровья! А вот вам бы,
барин, матушку вашу уговорить — крестьяне здешние бедные, хоть бы малость оброку с них она сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет… Они бы за вас Богу
помолились… А мне ничего не нужно, всем довольна.
— То-то «представьте»! Там не посмотрят на то, что ты
барин, — так-то отшпарят, что люба с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим! Ты бы чем бунтовать, лучше бы в церковь ходил да Богу
молился.
— Уж как
господь пошлет, а я только об одном
молюсь, как бы я с него лишнего не взял… да. Вот теперь попадье пришел помогать столы ставить.
— Сколько я тебя, дубовая голова, учил, как надобно
молиться, а ты всё свое бормочешь, еретица! Как только терпит тебя
господь!
— Это входят в церковь разные
господа, — начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он
молится очень прилично, ничего особенного из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
— Представь, пожалуйста, как различные
господа входят в церковь и начинают
молиться. Да чтоб побольше франтов было!
"Ты скажи мне-ка, куку-кукушенька, ты поведай мне-ка, божья птахонька! уж когда же я до свят-града дойду-доплетусь, у престола у спасова отдохну-помолюсь: ты услышь,
господине, мое воздыханьице, уврачуй, спасе, мои ноженьки, уврачуй мою бедну головоньку!"
— Как же, сударь, возможно! все-таки… Знал я, по крайней мере, что"свое место"у меня есть. Не позадачится в Москве — опять к
барину: режьте меня на куски, а я оброка добыть не могу! И не что поделают."Ах ты, расподлая твоя душа! выпороть его!" — только и всего. А теперь я к кому явлюсь? Тогда у меня хоть церква своя, Спас-преображенья, была — пойду в воскресенье и
помолюсь.
Достигнешь там больших чинов, в знать войдешь — ведь мы не хуже других: отец был дворянин, майор, — все-таки смиряйся перед
господом богом:
молись и в счастии и в несчастии, а не по пословице: «Гром не грянет, мужик не перекрестится».
— Не отчаивайся… все впереди…
Молись Богу… А ты, Аня, вовсе не изменилась… Ты и в шестьдесят лет… будешь такая же стрекоза-егоза. Постойте-ка. Давайте я вам представлю
господ офицеров.
Прибыв в губернский город, он первое, что послал за приходскими священниками с просьбою служить должные панихиды по покойнике, потом строго разбранил старших из прислуги, почему они прежде этого не сделали, велев им вместе с тем безвыходно торчать в зале и
молиться за упокой души
барина.
— Нечего, нечего смотреть. Только время терять да праздность поощрять! — зачастил Пантелей Егорыч. — Так вот что,
господа! встаньте вы завтра пораньше, сходите в собор,
помолитесь, потом, пожалуй, старичка навестите, — а там и с богом.
— Что? — сказала наконец мамка глухим, дребезжащим голосом, —
молишься, батюшка?
Молись,
молись, Иван Васильич! Много тебе еще отмаливаться! Еще б одни старые грехи лежали на душе твоей! Господь-то милостив; авось и простил бы! А то ведь у тебя что ни день, то новый грех, а иной раз и по два и по три на день придется!
Молился он о тишине на святой Руси,
молился о том, чтоб дал ему
господь побороть измену и непокорство, чтобы благословил его окончить дело великого поту, сравнять сильных со слабыми, чтобы не было на Руси одного выше другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял один надо всеми, аки дуб во чистом поле!
Когда
господь наводит на нас глады и телесные скорби, что нам остается, как не
молиться и покоряться его святой воле?
И сказал
господь Саваоф
Свет архангеле Михаиле:
— А поди-ка ты, Михайло,
Сотряхни землю под Китежом,
Погрузи Китеж во озеро;
Ин пускай там люди
молятсяБез отдыху да без устали
От заутрени до всенощной
Все святы службы церковные
Во веки и века веков!
Но и они также верят в бога и также
молятся, и когда пароход пошел дальше, то молодой
господин в черном сюртуке с белым воротником на шее (ни за что не сказал бы, что это священник) встал посреди людей, на носу, и громким голосом стал
молиться.
— Не успели сделать! — злобно переговорил
господин Бахчеев. — Чего она не успеет наделать, даром что тихонькая! «Тихонькая, говорят, тихонькая!» — прибавил он тоненьким голоском, как будто кого-то передразнивая. — «Испытала несчастья». Вот она нам теперь пятки и показала, несчастная-то! Вот и гоняйся за ней по большим дорогам, высуня язык ни свет ни заря!
Помолиться человеку не дадут для Божьего праздника. Тьфу!
— Слава тебе, господи… — вслух
молится мой старичок, откладывая кресты. — Донес бы
господь живыми…
Стояло великопостное время; я был тогда, как говорю вам, юноша теплый и умиленный, а притом же потеря матушки была еще насвеже, и я очень часто ходил в одну домовую церковь и
молился там и пресладко, и преискренно. Начинаю говеть и уж отгавливаюсь — совсем собираюсь подходить к исповеди, как вдруг, словно из театрального люка, выростает предо мною в темном угле церкви
господин Постельников и просит у меня христианского прощения, если он чем-нибудь меня обидел.
— Митя, Митя! — сказал он прерывающимся голосом. — Конец мой близок… я изнемогаю!.. Если дочь моя не погибла, сыщи ее… отнеси ей мое грешное благословение… Я чувствую, светильник жизни моей угасает… Ах, если б я мог, как православный, умереть смертью христианина!.. Если б
господь сподобил меня… Нет, нет!.. Достоин ли убийца и злодей прикоснуться нечистыми устами… О, ангел-утешитель мой! Митя!..
молись о кающемся грешнике!
Так я прогневил
господа и должен сносить без ропота горькую мою участь; но ты
молилась, Анастасья! в глазах твоих, устремленных на святые иконы, сияла благодать божия… я видел ясно: никакие земные помыслы не омрачали души твоей… тебя не тяготит ужасный грех поруганной святыни!..
— Да так, горе взяло! Житья не было от приказчика; взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед его писарем, и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять за веру православную; вот я
помолился святым угодникам, да и тягу из села; а сирот
господь бог не покинет.
Я удалюсь в обитель преподобного Сергия; там, облаченный в одежду инока, при гробе угодника божия стану
молиться день и ночь, да поможет вам
господь спасти от гибели царство Русское.
— Болеем и нужду терпим оттого, — говорит он, — что
Господу милосердному плохо
молимся. Да!
А пуще того,
помолимся о нем, попросим
господа: авось уймет он его сердце!..
— Чем так-то говорить, помолись-ка лучше богу: попроси у него облегчения, продлил бы дни твои! Теплые наши молитвы, по милосердию божию, дойдут до
господа…
В числе их пришел и
господин Евсеев, так жестоко обозванный Суханчиковой, — она очень дружелюбно с ним разговаривала и попросила его провести ее домой; пришел некто Пищалкин, идеальный мировой посредник, человек из числа тех людей, в которых, может быть, точно нуждается Россия, а именно ограниченный, мало знающий и бездарный, но добросовестный, терпеливый и честный; крестьяне его участка чуть не
молились на него, и он сам весьма почтительно обходился с самим собою, как с существом, истинно достойным уважения.
А мы в слезах
молились,
Да ниспошлет
господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной.
—
Господу помолимся!
Господу помолимся!
Опять Арефа очутился в узилище, — это было четвертое по счету. Томился он в затворе монастырском у игумена Моисея, потом сидел в Усторожье у воеводы Полуекта Степаныча, потом на Баламутском заводе, а теперь попал в рудниковую тюрьму. И все напрасно… Любя
господь наказует, и нужно любя терпеть. Очень уж больно дорогой двоеданы проклятые колотили: места живого не оставили. Прилег Арефа на соломку, сотворил молитву и восплакал. Лежит,
молится и плачет.
— Ничего, батюшка,
молились, таково было много народу! Соседи были, — отвечала ключница. Она была, кажется, немного навеселе и, чувствуя желание поговорить, продолжала: — Николай Николаич Симановский с барыней был, Надежда Петровна Карина да еще какой-то
барин, я уж и не знаю, в апалетах.
—
Молись усердно! — поучает поп. — И не грусти — это будет против
господа, он знает, что делает…
Здесь у нас рабочее содружество, трудимся мы для поддержания плоти, дабы временно пребывающая в ней душа могла воспарять ко
господу,
молясь и предстательствуя милости его о грехах мира.
Встану я
молиться, а Титов словно сзади стоит и в затылок мне дышит, оттого
молюсь я несуразно, кощунственно, не о
господе радуюсь, а думаю о делах своих — как мне быть?